Вынужденные переселения из западных окраин России в период Первой мировой войны (1914-1917 гг.): проблемы терминологии и причин
Беженцы из Галиции
Источник: Великая и забытая. Материалы научной конференции 10-11 ноября 2012 года / Ред.-сост. К.А. Пахалюк. Калининград-Гусев. С. 82-91.
На сегодняшний день в российском гражданском праве проводится различие между беженцами и вынужденными переселенцам: первыми считаются граждане другого государства, которые ввиду опасности для жизни были вынуждены бежать на территорию России, вторые же — непосредственно граждане России. Тот же принцип гражданской принадлежности положен и в основу разделения этих двух понятий в международном праве1. Вместе с тем исследователю отечественной истории весьма сложно оставаться в рамках современных законодательных дефиниций. Так, крупным исследователем истории и географии депортаций в России и СССР П.М. Поляном было предложено понятие «принудительные миграции»2. Под ними автор подразумевает перемещения значительных масс людей, предпринятые государством по отношению к своим или чужим гражданам путем принуждения. Ключевым элементом этого определения является государство как объект принуждения.
Видный историк проблематики беженства в годы Первой мировой войны П. Гэтрелл отделяет беженцев, добровольно покинувших места проживания ввиду угрозы наступления врага от подвергшихся интернированию масс населения Польши и Прибалтики. При этом вторые образуют категорию, количественно превосходящую общее число беженцев. Данная точка зрения в известной мере соответствует положениям закона «Об обеспечении нужд беженцев», принятого 30 августа 1915 г.[1], статья 1 которого гласила: «Беженцами признаются лица, оставившие местности, угрожаемые неприятелем или им уже занятые, либо выселенные распоряжением военных или гражданских властей из района военных действий, а также выходцы из враждебных России государств»3. Примечание к статье уточняет, что лица, высланные из района военных действий под надзор полиции, к числу беженцев не относятся. Под таковыми подразумеваются депортированные немецкие колонисты и евреи, считавшиеся имперской властью и военным командованием «резервом врага»4.
Однако анализ событий Первой мировой войны демонстрирует некоторую условность этого определения. Ещё 18 июня 1892 г., Александром III, были утверждены «Правила о местностях, объявленных на военном положении», в главе V, §19, п.17 которых говорилось: «Генерал-губернаторы или облеченные властью лица имеют право: …высылать отдельных лиц во внутренние губернии Империи с извещением о том министра внутренних дел для учреждения за ними полицейского надзора на время не свыше продолжения военного положения, а иностранцев высылать за границу»5. Действительно, в начале кампании 1914 г. в прифронтовой зоне и на оккупируемых территориях практиковалось выдворение отдельных лиц или групп лиц по подозрению в сотрудничестве с врагом. Например, 12 августа 1914 г. вышел приказ войскам 2-й армии Северо-Западного фронта о высылке в Пермскую губернию поданного Германской империи Михеля Шульца, задержанного без документов в г. Остроленка Ломжинской губернии. Проведенное дознание не подтвердило подозрений его в шпионаже, тем не менее присутствие Шульца в районе действий армии было признано «нежелательным и вредным»6. Аналогичным образом высылке, правда, в Архангельскую губернию были подвергнуты еврейские семейства Перец и Бродерзон, проживавшие в поселке Мышинец Остроленского уезда. Они обвинялись в пособничестве войскам противника. Проведенное начальником жандармского управления Остроленского, Островского и Маковского уездов доказало их вину. Бродерзон содержал пивную лавку, в которой немцы пили пиво, Перец — пивоваренный завод, а также лавку в Домброве при таможне. Немцы с разрешения хозяина забирали из лавки хлеб. 5 июля 1914 г. за раздачу войскам противника хлеба и пива Перец и был задержан7. На основании этого инцидента 3 недели спустя комендант Мышенца отдал приказ всему еврейскому населению поселка (около 2000 человек) немедленно покинуть его.
Беженцы из Холмской губернии
Фигуранты приведенных примеров де-юре и де-факто не являлись беженцами. Кроме того, было возможно организовать за ними полицейский надзор. Однако именно их преследование в рамках оккупационного режима положило начало развитию комплекса мер по ликвидации «немецкого засилья» и массовому интернированию евреев из прифронтовой полосы. Одновременно с этим правительство приступило к разработке законопроектов, направленных против землевладения выходцев из Германии8. Из всего перечня негативных последствий этих не всегда оправданных, радикальных мероприятий на всем протяжении Северо-Западного фронта одного лишь всплеска шпиономании оказалось достаточно для издания обратного по духу приказа Верховного Главнокомандующего № 524 от 26 июня 1915 г., в котором тот обещал «на всякое подпольное обвинение лиц, ни в чем неповинных, или только носящих нерусскую фамилию… я буду смотреть, как на попытку… внести смуту в рядах нашей доблестной армии». А месяцем ранее министр внутренних дел А.Н. Хвостов на заседании Совета министров указал на то, что предпринимавшиеся в отношении еврейского населения репрессивные меры не оправдываются его действительным поведением, поскольку оно в целом остается лояльным и не может нести ответственность за действия отдельных лиц9.
Колоссальные массы немецкого и еврейского населения, выселявшиеся вглубь империи начиная с весны 1915 г. уже физически не могли быть поставлены под надзор Министерства внутренних дел. Более того, поскольку 95% подвергшихся в конце 1914-1915 гг. депортации немецких колонистов проживали в сельской местности, а основная их масса — 60,76% хозяйств — занималась земледелием10, причем на превосходном по сравнению с остальной Россией уровне, губернские власти были вынуждены делить прибывающих в тыл беженцев по профессиональным категориям и перенаправлять «хлебопашцев» в регионы с депрессивным состоянием аграрной сферы, в частности, Вятскую губернию.
Данное обстоятельство демонстрирует фактическую разницу между выдворением политически неблагонадежных элементов в начале Первой мировой войны и в её разгаре, не регламентированную законом «Об обеспечении нужд беженцев». Одновременно с тем добровольное перемещение последних (в том числе как евреев, так и немцев) во внутренние губернии России не укладывается в формулировку Поляна о принуждении государством, поскольку было обусловлено в том числе и неудачами Русской императорской армии в боевых действиях на западных фронтах и её последующим «Великим Отступлением». В данной связи понятия «вынужденные переселения» и «вынужденные переселенцы» являются общими для характеристики как процессов беженства, так и депортационных мер в период Первой мировой войны.
Однако наряду с понятийным аппаратом внимания заслуживает и проблематика комплекса причин вынужденных переселений из западных окраин Российской империи в годы Первой мировой, по которой в научной литературе также присутствуют различные позиции.
С начала войны и до весны 1915 г. в России преобладало стихийное беженство, имевшее добровольный характер, а общая численность перемещенных людей не превышала нескольких сотен тысяч человек, большинство из которых расселилось в прифронтовой местности. После окончания боев обыватели в основном возвращались на родные места11. Аналогичным образом в Германии порядка полумиллиона беженцев из Восточной Пруссии в начале кампании 1914 г. вернулись на свою разорённую землю к началу весеннего сева 1915 г.12
Схожие процессы наблюдались и на территории воюющей Бельгии. Когда в октябре 1914 г. германская армия начала обстрел Антверпена, нейтральные Нидерланды столкнулись с проблемой приема бельгийских беженцев, 900 тыс. которых в течение нескольких дней оказались в нидерландской провинции Северный Брабант, где им было предоставлено питание и размещение. Впрочем, уже до конца года порядка 250 тысяч беженцев вернулись домой13.
Весна 1915 г. ознаменовалась для Российской империи чередой кризисов на фронтах. Германские войска оккупировали Курляндию и т.д. Началось тягостное «Великое Отступление» Русской императорской армии из западных губерний. Германская оккупация Курляндии и нехватка резервов для размещения в прифронтовой полосе вызвали массовое движение латышских беженцев во внутренние губернии России. В конечном счёте, они представляли собой наиболее многочисленную диаспору вынужденных переселенцев среди представителей не-русских национальностей14. Следует отметить, что по вопросу количественного соотношения беженцев и выселенных принудительно в научной литературе нет единого мнения. Исследователь А.Н. Курцев цитирует мнение председателя Комитета е.и.в. Великой княжны Татьяны Николаевны А.Б. Нейдгарта, утверждавшего, что во внутренних губерниях России оказались «в громадном большинстве даже не беженцы, а выселенцы, так как покинули свои родные места <…> не по собственной воле, а по распоряжению и под давлением военных властей»15. По сведениям же историка Э. Лора, количество интернированных евреев приблизительно насчитывало от полумиллиона до миллиона, немцев-колонистов — более 500 тысяч человек16 — цифры, при всей своей колоссальности не составлявшие большей части от общего числа вынужденных переселенцев (до 5 миллионов человек). Вопрос, таким образом, остаётся открытым.
События, аналогичные происходившим в Прибалтике, имели место и в Царстве Польском. Там, наряду с добровольным беженством, вследствие желания военного начальства предоставить наступавшему врагу «вместо цветущего края пустыню», вглубь Российской империи целыми уездами было выдворено и польское население сельских местностей Люблинской и Холмской губерний17.
Вместе с тем широкий размах, как отмечалось выше, приняли меры по выдворению немецких колонистов и представителей еврейских общин, в которых многие представители власти и командования видели потенциальных коллаборационистов. Действия, направленные против этнических немцев и лиц, имевших немецкое происхождение, происходили в рамках общей кампании по «борьбе с немецким засильем», которая в экономическом плане в очень скором времени выразилась в откровенный передел собственности и экономического влияния в пользу тех экономических групп, которые называли себя выразителями «русских интересов». В конечном счете он сыграл свою роль и в качестве одного из факторов делегитимации самодержавия в России18.
В современной историографии существует точка зрения, возлагающая персональную ответственность за массовые выселения евреев и немцев непосредственно на Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича-младшего. Например, исследователь царствования Николая II П.В. Мультатули достаточно резко писал: «Довершением этого паникерского стратегического и политического бесплодия стали решения Главнокомандующего и начальника штаба Янушкевича о массовом выселении евреев и немецких колонистов из прифронтовых территорий»19. Историк С.В. Куликов же и вовсе утверждал, что интернирование евреев из прифронтовой полосы в 1914-1915 гг. проводилось вопреки мнению царя и правительства20. Насколько объективны данные суждения?
Прежде всего, следует вспомнить, что антисемитизм с последней трети XIX в. представлял собой одну из субъективных сторон российской общественно-политической жизни. К 1881 г. в обществе утвердилась сформулированная консервативным мыслителем и историком Д.И. Иловайским позиция касательно имперских подданных-евреев: они являются вторым после поляков по численности и деструктивной мотивировке элементом революционного движения21. Обозначенная точка зрения последовательно отразилась на отношении к данной категории инородцев в армейской среде. К примеру, за время нахождения на посту военного министра П.С. Ванновского (с 1881 по 1898 гг.) был составлен перечень должностей, на которые не допускались евреи и поляки. В 1910 г. заведующий законодательным отделом канцелярии Военного Министерства генерал-майор Н.Н. Янушкевич выдвинул предложение изъять евреев из состава вооруженных сил, что, по его мнению, было «возможно лишь при условии совершенного удаления евреев из пределов родины или путем возложения на них денежного налога»22. Столь радикальные меры обосновывались сведениями о большом недоборе в армию евреев-новобранцев в 1901-1908 гг. и о значительном количестве евреев-солдат, сдавшихся в плен во время недавней русско-японской войны. Однако предложения эти были признаны трудновыполнимыми и не получили развития. Янушкевич, между тем, не оставил призывов даже с началом войны.
27 ноября 1914 г. комендантом крепости Новогеоргиевск генералом от кавалерии Н.П. Бобырем был отдан приказ, который гласил: «… При занятии населенных пунктов брать от еврейского населения заложников, предупреждая, что в случае изменнической деятельности какого-либо из местных жителей заложники будут казнены»23. 20 июня 1915 г. гродненский губернатор, генерал-майор Свиты В.Н. Шебеко, выступая в г. Суховол, объявил о выселении всех евреев, проживающих в прифронтовой зоне, добавив: «Остаться разрешено лишь после дачи заложников и то только коренному населению»24.
Более того, дело доходило и до частичной реализации вышеуказанных предложений Янушкевича. 17 июля 1914 г. Николаем II было утверждено Положение о военно-автомобильной повинности25, а двумя днями позднее вышел приказ Жилинского, в котором среди прочего указывалось, что лица иудейского вероисповедания не могут служить шоферами в войсках. По всей видимости, позднее он был отменён — поэтому военным водителем в Первую мировую войну служил, к примеру, В.Б. Шкловский. Однако в 1915 г. по распоряжению военных властей из автомобильных рот Петрограда и Москвы были исключены все служившие в них евреи. Владеющие специальными знаниями техники и инженеры, они до того пробыли в автомобильных ротах по 10 месяцев, добросовестно исполняя свои обязанности. В итоге, кадры той же Петроградской автомобильной роты рассылались по военным округам в маршевые роты26.
Другим ярким примером является распоряжение штаба Ковенской крепости, комендантом которой тогда состоял генерал от кавалерии
В ожидании регистрации (Петроград)